Лекция «... Могучий воскрешатель прошлого...». Часть 3
«Боярыня Морозова», (1884-1887). Василий Суриков
Последний картиной в трилогии художника, посвящённой русской истории петровской эпохи, стала «Боярыня Морозова» 1887 года. Судьба опальной боярыни волновала Сурикова долгие годы. Рассказ о мужественной женщине художник услышал ещё в детстве.
После приезда из-за границы Суриков начал картину, над которой работал много лет. Замысел созревал долго, эскиз к картине был написан еще в 1881-м. Суриков рассказывал своему биографу Максимилиану Волошину: «…Раз ворону на снегу увидал. Сидит ворона на снегу и крыло одно отставила. Чёрным пятном на снегу сидит. Так вот этого пятна я много лет забыть не мог. Потом «Боярыню Морозову» написал»
В процессе написания художник дважды увеличивал размеры полотна, добиваясь впечатления движения саней с Морозовой.
В истории искусства бытует предание, что первоначально Суриков начал писать «Боярыню Морозову» на холсте меньшего размера, но почувствовав, что не в состоянии вместить на него всех задуманных персонажей, сделал снизу надшивку, где изобразил расстояние от края картины до розвальней, и только после этого сани визуально «поехали», то есть стало ясно, «как тяжело этим саням пробиваться, пробираться сквозь толпу». Реставраторами и музейными сотрудниками легенда о надшивке холста не подтверждается.
По другой версии, статичность полотна исчезла и появилось ощущение движения после того, как художник догадался нарисовать рядом с розвальнями бегущего мальчика.
Сюжет картины
Сюжет относится к эпохе царя Алексея Михайловича. Патриарх Никон тогда провёл церковные реформы, которые привели к расколу в церкви. По приказу царя Никон велел исправить тексты церковных книг по греческим образцам и заново их перепечатать. Реформа вызвала возмущение – в ней видели измену старине, покушение на национальный характер религии. Церковь раскололась. Поборники старой церкви – раскольники, старообрядцы, как их называли, считали величайшим грехом креститься по-новому – тремя перстами – и признавали только «двуеперстный крест». Они не соглашались по чужеземному образцу стричь усы и бороды; считали, что крестный ход должен ходить только «по солонь» – по ходу солнца и т.д. Раскольников стали преследовать. Их предавали анафеме – церковному проклятию, ссылали, сжигали на кострах. Они убегали на окраины России, скрывались в глухих лесах, в болотах. Но твердо стояли на своем – защищали старые обряды, не принимали ничего нового, иноземного, по их понятиям.
Во главе раскола стоял неистовый протопоп Аввакум, фанатик, которого потом сожгли на костре.
Боярыня Федосья Прокопьевна Морозова, дочь окольничего Прокопия Фёдоровича Соковнина, была ярой последовательницей протопопа Аввакума.
В 17 лет вышла замуж за Глеба Ивановича Морозова, представителя рода Морозовых, родственников правящей семьи Романовых, царского спальника и дядьку царевича, владельца усадьбы Зюзино под Москвой. После смерти мужа и его родственников по мужской линии стала управлять огромным богатством Морозовых за своего сына Ивана.
При царском дворце Феодосия занимала чин верховой боярыни, была приближённой царя Алексея Михайловича. Вероятнее всего, входила в число придворных, сопровождающих царицу.
В одном из многочисленных имений Морозовых – подмосковном селе Зюзино была обустроена по западному образцу одной из первых в России роскошная усадьба.
По воспоминаниям современников «Дома прислуживало ей человек с триста. Крестьян было 8000; друзей и сродников множество много; ездила она в дорогой карете, устроенной мозаикою и серебром, в шесть или двенадцать лошадей с гремячими цепями; за нею шло слуг, рабов и рабынь человек сто, оберегая её честь и здоровье».
Феодосия Морозова занималась благотворительностью, принимала у себя в доме странников, нищих и юродивых. Оставшись в тридцать лет вдовой, она «усмиряла плоть», нося власяницу. Однако Аввакум попрекал молодую вдову, что она недостаточно «смиряет» свою плоть и писал ей «Глупая, безумная, безобразная выколи глазища те свои челноком, что и Мастридия» (призывая по примеру преподобной Мастридии, чтобы избавиться от любовных соблазнов, выколоть себе глаза).
Домашние молитвы Морозова совершала «по древним обрядам», а её московский дом служил пристанищем для гонимых властью староверов.
Но поддержка ею старообрядчества, судя по письмам Аввакума, была недостаточной: «Милостыня от тебя истекает, яко от пучины морския малая капля, и то с оговором».
Царь Алексей Михайлович, всецело поддерживающий церковные реформы, пытался повлиять на боярыню через её родственников и окружение, а также отбирая и возвращая поместья из её вотчины. От решительных действий царя удерживало высокое положение Морозовой и заступничество царицы Марии Ильиничны.
Феодосия Морозова неоднократно присутствовала в «новообрядной церкви» на богослужении, что старообрядцами рассматривалось, как вынужденное «малое лицемерие».
Но после тайного пострига в монахини под именем Феодоры, состоявшегося согласно старообрядческим преданиям 6 декабря 1670 года, Морозова стала удаляться от церковных и светских мероприятий.
Под предлогом болезни она 22 января 1671 года отказалась от участия в свадьбе царя Алексея Михайловича и его новой жены Натальи Нарышкиной. Отказ вызвал гнев царя, он направил к ней боярина Троекурова с уговорами принять церковную реформу, а позднее и князя Урусова, мужа её сестры. Морозова обоим ответила решительным отказом.
В ночь на 14 ноября 1671 года в дом Морозовой по приказу царя пришёл архимандрит Чудового монастыря Иоаким (впоследствии Патриарх Московский) и думный дьяк Иларион Иванов.
Они провели допрос Феодосии и её сестры (чтобы выказать своё презрение к пришедшим они легли в постели и лежа отвечали на вопросы). После допроса сестёр заковали в кандалы, но оставили под домашним арестом.
Через несколько дней Феодосия была перевезена в Чудов монастырь, откуда после допросов её перевезли на подворье Псково-Печерского монастыря.
Однако, несмотря на строгую стражу, Морозова продолжала поддерживать общение с внешним миром, ей передавали еду и одежду.
В заключении она получала письма от протопопа Аввакума и смогла даже причаститься у одного из верных старой вере священников. Вскоре после ареста Феодосии скончался её сын Иван. Имущество Морозовой было конфисковано в царскую казну, а двое её братьев сосланы.
Патриарх Питирим просил царя за сестёр. Но царь, называя Морозову «сумасбродкой лютой», ответил патриарху, что «много наделала она мне трудов и неудобств показала» и предложил ему самому провести допрос боярыни. Патриарх в присутствии духовных и гражданских властей беседовал с Феодосией в Чудовом монастыре. Решив, что она больна (боярыня не хотела стоять перед патриархом и весь допрос висела на руках стрельцов), попытался помазать её освящённым маслом, но Феодосия воспротивилась. Боярыню вернули под арест.
В конце 1674 года боярыня Морозова, её сестра Евдокия Урусова и их сподвижница жена стрелецкого полковника Мария Данилова были приведены на Ямской двор, где пытками на дыбе их пытались заставить отказаться от старообрядчества.
Согласно житию Морозовой, в это время уже был готов костёр для её сожжения, но Феодосию спасло заступничество бояр, возмущённых возможностью казни представительницы одного из шестнадцати высших аристократических семейств Московского государства.
Также за Феодосию заступилась сестра царя Алексея Михайловича царевна Ирина Михайловна.
По распоряжению Алексея Михайловича она сама и её сестра, княгиня Урусова, были высланы в Боровск, где их заточили в земляную тюрьму в Пафнутьево-Боровском монастыре, а 14 их слуг за принадлежность к старой вере в конце июня 1675 года сожгли в срубе.
«...Сидят они в яме, цепями прикованные. В холоде, в голоде, в язвах и паразитах, рубищами прикрытые. А возле ямы страж ходит. Вот боярыня и просит его:»Миленький! дай хоть корочку, не мне – сестре, видишь – помирает!» Страж, глядючи на неё, сам-то плачет да и отвечает: «Не приказано, боярыня-матушка!» Страж-то корку-то бросить боится – царь не велел их кормить. Вот она посмотрела на стража из ямы-то, сама вся белая, а глазищи-то большие, из темноты так страшно блистают, и говорит: «Спасибо тебе, батюшка, что ты веру нашу и терпение укрепляешь…» – так рассказывала Сурикову в детстве его тетка Ольга Матвеевна.
Евдокия Урусова скончалась 11 сентября 1675 года от полного истощения. Феодосия Морозова также была уморена голодом и, попросив перед смертью своего тюремщика вымыть в реке свою рубаху, чтобы умереть в чистой сорочке, скончалась 1 ноября 1675 года.
Сила боярыни Морозовой была в том, что она слепо верила в свой путь, в свою правду и бесстрашно принимала муки и гибель за эту веру.
История создания картины
Перед началом работы Суриков изучил исторические источники, в частности, житие боярыни. Для полотна он выбрал эпизод, когда староверку везли в тюрьму. Когда сани поравнялись с Чудовым монастырем, она, полагая, что царь видит её, часто крестилась двухперстным знамением. Тем самым она демонстрировала приверженность вере и бесстрашие.
В одной телеге с Морозовой ехала ее сестра Евдокия, также арестованная и в дальнейшем разделившая судьбу Феодосии. Суриков же изобразил её идущей рядом — это молодая женщина в красной шубе справа от саней.
Морозова изображена чуть ли не старухой, хотя на момент описываемых событий ей около 40 лет.
Сани с боярыней «раскалывают» толпу на сторонников и противников церковной реформы. Морозова изображена как аллегория противостояния. У боярыни на руке и у странника справа — лестовки, кожаные старообрядческие четки в виде ступеней лестницы (символа духовного восхождения).
Решая картину, как сцену на открытом воздухе, Суриков стремился писать и этюды в тех же условиях. «Если бы я ад писал, то и сам бы в огне сидел и в огне позировать заставлял», — как-то заметил художник шутливо.
Описание картины
В картине Суриков изобразил провоз боярыни Морозовой по улице города. Её везут в боровскую тюрьму, чтобы уморить голодом в земляной яме. Она, знатная и богатая, едет на простых санях с соломой. Так художник подчёркивает пережитые унижения: арест, пытки, приговор к сожжению. Мы видим так же, что это не сломило её духа и не умалило её стремления стоять за «правильную» веру.
Перед нами – сильная и страстная женщина. Возможно, уже слегка одержимая в своём желании быть верной Богу до самого конца, однако по-прежнему несгибаемая...
Толпа запрудила улицу. Народ глубоко потрясен происходящим. Подвиг боярыни находит живой отклик в сердцах людей. Конечно, есть здесь и противники Морозовой, ничтожные и низменные в своем злорадстве и мелочном удовлетворении. Это попик в шубе с лисьим воротником, оскаливший редкие зубы в издевательски-ехидном смехе, и стоящий рядом богатый купец, откинувшийся в приступе торжествующего хохота. Прототип этого священнослужителя – дьячок Варсонофий Закоурцев. Суриков вспоминал, как в возрасте восьми лет ему пришлось всю ночь править лошадьми на опасной дороге, поскольку дьячок, его попутчик, по обыкновению, напился.
В центре композиции сама боярыня Морозова, сидящая в санях. Известно, что боярыню Морозову везли, привязанную к стулу. Так и было на набросках картины, но стул мешал добиться динамики, и Суриков усадил Морозову прямо в сани. Её черный силуэт отчетливо рисуется на фоне снега, саней, пёстрых одежд, краски которых приглушены лёгкой дымкой голубого морозного воздуха. Несмотря на богатство своих одеяний, боярыня выдерживает их в строгих, исключительно чёрных цветах. Как и подобает монахине... Тем сильнее контраст между тёплым блеском узоров на её черном платье и мертвенной бледностью лица и рук, холодным блеском полубезумных глаз...
С вдохновенной страстностью и исступлением бросает боярыня в толпу призыв постоять за старую веру. Неподвижный взгляд Морозовой устремлён в пространство, охватывая толпу. Её поднятая рука с двумя перстами – символом веры – высоко парит над головами людей.
Суриков изучал источники, он знал, что боярыня была в тяжких оковах, и он прекрасно представлял, как они выглядят: это деревянный чурбак, в котором руки как в наручниках. На картине она в цепи, которая не сковывает ничего. Это метафора духа, свободного в оковах. И таких деталей можно назвать еще очень много.
Лошадиная дуга и передок саней, на которых едет боярыня, украшены старорусскими узорами. Такие сани подошли бы и невесте, но на них везут мятежницу...
Рядом с санями, молитвенно сложив руки, идёт сестра Феодосии Прокофьевны, княгиня Евдокия Урусова. На ней богато расшитый платок и шапка с собольей оторочкой.
Рядом с княгиней шагает стрелец с бердышом в руке. Он зорко стережет её: княгиня во всем сочувствовала и помогала своей сестре...
По историческим данным, их даже везли вместе на одних санях, однако Василий Суриков, решив сделать акцент на лице боярыни Морозовой, немного погрешил против достоверности.
Вокруг саней собрались мужчины, женщины и дети.
Лица мужчин в большинстве своем серьёзны, даже суровы. Многие из них жалеют мятежную раскольницу, но не смеют показать это.
Лица за спиной Морозовой слегка отодвинуты в глубину, чтобы чуть приглушить толпу, а образ боярыни был ярче. Самые яркие образы из толпы находятся справа, у края картины. Вот богатырского сложения юродивый с глубоко запавшими, по-детски наивными глазами, сидит прямо на снегу в одной дырявой рубахе и старообрядческим двуперстием отвечает боярыне. Ему терять нечего. А вот все остальные не готовы так смело идти против царских законов.
Вот нищенка, соболезнующая страданиям Морозовой, преклонила перед ней колени. Горестно задумалась старуха в узорном платке. Боярышня со скрещёнными руками потрясена чувством жалости к раскольнице. Другая боярышня в голубой шубке с печальным и строгим лицом низко кланяется Морозовой. Судорожно порывается стащить с головы шапку при виде несчастной страдалицы истовый старик. В глубокое, трудное раздумье погрузился странник. На руке у него можно заметить старообрядческие четки –лестовку. Точно такие же носит и боярыня...
Все они живут одними мыслями и чувствами с Морозовой, прощаются с ней, поклоняясь её подвигу.
Дети ведут себя более непосредственно. Кажется, что они здесь повсюду: сидят на крышах, балансирует на церковных ступенях, бегут за санями... Они показывают на боярыню пальцами и заглядывают ей в лицо...
В общей своей массе они не понимают всей трагичности происходящего на их глазах события, смеются и зубоскалят.
Однако есть и те, кто думает иначе. Мальчик слева, в расшитом кафтане и отороченной мехом шапке, невидящим взглядом уставился на боярыню. Он, кажется, поражён увиденным до глубины души.
Примечательна так же группа детей по правую сторону от боярыни Морозовой.
Светловолосый мальчонка, стоящий к нам лицом, задорно улыбается в ответ на чью-то шутку. Положение боярыни забавляет его.
Однако он ещё не увидел её лица, не заглянул в её страстные, проникнутые огнём веры глаза. Мальчик, идущий рядом с санями, уже сделал это. И увиденное настолько поразило его, что смех так и замер на его губах. Удивленное и вместе с тем благоговейное выражение застыло теперь на его лице.
Женщины – все, как одна – сопереживают горю боярыни. Кем бы ни была она, какой бы веры не придерживалась, в первую очередь она именно женщина... Своя по духу и крови.
А потому все – молоденькие девушки, зрелые и пожилые женщины – прижимают ладони к лицу в жестах ужаса и немого сострадания, сжимают на груди руки, скорбно склоняют головы...
Старуха-нищенка, расположившаяся на переднем плане, с гримасой отчаяния протягивает руку к саням, на которых увозят её благодетельницу, но не может удержать, остановить их...Лицо и руки её избороздили морщины, одежонка стара и потрепана, на плече висит холщовая сумка для сбора подаяний.
На заднем плане нам предстает московская улица: утопающие в голубоватой утренней дымке бревенчатые дома горожан, тускло поблёскивающие купола церквей, голые деревья...
Снег, исполосованный полозьями саней, и висящая над домами синяя дымка погружают нас в промозглый холод того дня.
В переулке рядом с московской квартирой Сурикова зимой наметало сугробы, и туда часто заезжали крестьянские сани. Художник ходил следом за дровнями и зарисовывал борозды, оставленные ими на свежем снегу. Суриков долго искал то расстояние между санями и краем картины, которое даст им динамику, заставит «поехать».
Особенности картины
Суриков изобразил на фоне заснеженной улицы пёструю, красочную толпу, яркую одежду людей. Картина похожа на яркий, многоцветный, радостный ковер народных мастеров. И в эту звучную, радужную игру красок резким противоречием врывается чёрный цвет в одежде боярыни. Это противоречие подчёркивает трагическое звучание образа Морозовой, привносит ноту глухой тревоги и скорби в это полотно.
В «Боярыне Морозовой» толпа, как всегда, превосходно слеплена. Однако не сразу дались… сани. Вернее, их движение. Они никак не хотели ехать. Встали на месте и всё тут!
Чего только не предпринимал Василий Иванович! Менял положение полозьев саней на снегу, угол оглоблей, соединяющих сани и лошадь, – ничего не помогало!
И тут ему пришла в голову идея нарисовать рядом бегущего мальчика! И сани сразу «поехали»! Глядя на них, почти физически ощущаешь, как они едут, упорно раскалывая толпу. Очень интересное решение, созвучное сюжету.
И ещё один фокус – «сворачивание пространства» как в «Утре стрелецкой казни» – Суриков демонстрирует в этом полотне. Многие замечают, что мальчик, бегущий за санями опальной боярыни, делает это совершенно напрасно: через полсекунды он врежется в толпу, и, значит, никакой внятной цели этот стремительный бег не преследует. Выхода нет.
Нет его и для Феодосии Морозовой. Причём никакого. «Когда её везли Кремлем, мимо Чудова монастыря, под царские переходы, она, полагая, что на переходах смотрит царь на её поезд, часто крестилась двуперстным знамением, высоко поднимая руку и звеня цепью, показывая царю, что не только не стыдится своего поругания, но и услаждается любовью Христовою и радуется своим узам». Так гласит «Житие боярыни Морозовой». Суриков же нам не показал никакого царя. А значит, показательные старания раскольницы, её гнев и укор – всё зря.
Да и везут её, если внимательно посмотреть, тоже в тупик: улица в перспективе Сурикова плавно смыкается. Точно таким же мучительным тупиком завершится, как известно, и жизнь боярыни. Приехали. Будущего нет.
На картинах Сурикова пространство будет закрыто всегда, потому что это пространство истории. История – это то, что происходит не с нами, и нам в неё хода нет.
Как и в прошлых картинах, все образы здесь написаны с натуры. Некоторые получились сразу, а некоторых художник искал долго, переписывал и снова искал. Иногда персонаж находился случайно. Юродивый срисован с московского бедняка, который торговал огурцами, сидя на снегу. Мужичок согласился позировать, и живописец растирал его озябшие ноги водкой. «Я ему три рубля дал, – вспоминал художник. – Это для него большие деньги были. А он первым долгом лихача за рубль семьдесят пять копеек нанял. Вот какой человек был».
Всего сохранилось более сотни подготовительных этюдов к картине, в основном портретных. Художник прикреплял зарисовки к картине кнопками, от которых остались отверстия, раскрытые при реставрации.
Почти все женские типы для своей картины нашел на Преображенском старообрядческом кладбище. Там его хорошо знали, и женщины соглашались позировать. «Нравилось им, что я казак и не курю», – рассказывал художник.
Но никак не удавался главный образ – самой боярыни. Сначала типажом для боярыни послужила тётка Сурикова – Авдотья Васильевна Торгошина. (Её муж, Степан Фёдорович, изображён на картине «Утро стрелецкой казни» – стрелец с чёрной бородой). Но её лицо терялось на фоне многоцветной толпы.
Все получалось не то, не так. И совершенно случайно приехала с Урала начётчица – старообрядка Анастасия Михайловна. Суриков глянул на неё и понял, что сейчас всё получится. И получилось именно то, что он хотел. Портретный этюд был написан всего за два часа. До этого художник долго не мог найти подходящее лицо – бескровное, фанатичное, соответствующее знаменитому описанию Аввакума: «Персты рук твоих тонкостны, очи твои молниеносны, и кидаешься ты на врагов аки лев». «И как вставил её в картину – она всех победила» – писал Суриков. С неё он написал этюд, подписанный 1886 годом и носящий название «Голова боярыни Морозовой». Эта работа, завершавшая настойчивые искания, долгое время хранилась в собрании семьи художника и принадлежала к числу «заветных», не подлежащих продаже. Она была особенно дорога художнику. Рассказывают, что «заветную» голову Морозовой выразил желание купить один из русских великих князей. «Денег у вас, князь, не хватит», – смело и решительно ответил художник. Сейчас «Голова боярыни Морозовой» находится в Третьяковской галерее.
Странник с посохом справа на картине написан с переселенца, которого Суриков встретил по дороге в Сухобузимское.
Суриков понимал, что снег – один из главных героев его картины. Он обязан быть очень реалистичным. Чтобы мы слышали его скрип под полозьями. Со снегом у Василия Ивановича отношения сложились особые. Он писал его только с натуры на улице, стараясь поймать тончайшие оттенки. Натурщиков он тоже просил позировать на морозе, чтобы уловить оттенки кожи под воздействием холодного воздуха.
Картина произвела на современников огромное впечатление, причем не только художественное. Работа была создана в годы, когда было разгромлено революционное движение народников.
На передвижной выставке картина вызвала разноречивые оценки. Хотя, в отличие от «Утра стрелецкой казни», в новом произведении Сурикова наличествовал ясный композиционный центр, эту картину так же сравнивали с варварски пёстрым персидским ковром.
Однако критик Владимир Стасов перед полотном расчувствовался и потом написал: «Суриков создал теперь такую картину, которая, по-моему, есть первая из всех наших картин на сюжеты русской истории. Выше и дальше этой картины и наше искусство, то которое берёт задачей изображение старой русской истории, не ходил ещё».
А Всеволод Гаршин написал в своём очерке: «Измождённое долгим постом, «метаниями» и душевными волнениями последних дней лицо, глубоко страстное, отдавшееся одной бесценной мечте, носится перед глазами зрителя, когда он уже давно отошёл от картины. <…> Грубые московские люди, в шубах, телогреях, торлопах, неуклюжих сапогах и шапках, стоят перед вами как живые. Такого изображения нашей старой, допетровской толпы в русской школе ещё не было. Кажется, вы стоите среди этих людей и чувствуете их дыхание».
Поэтому «Боярыня Морозова» так и осталась его непревзойденным шедевром. Да, были ещё «Взятие Сибири Ермаком» и «Взятие снежного городка». Но всё же они уступают во многом его «Боярыне».
История боярыни не просто так тронула сердца людей, живших в конце XIX века. И не просто так картину купил Павел Третьяков за невероятные по тому времени 25 тысяч (в переводе на наши деньги это примерно 15 миллионов рублей).
Произошедший в XVII веке раскол и в XIX веке делил русский народ на два лагеря. Старообрядцев по-прежнему было много среди купцов. В том числе им был и Павел Третьяков.
«Боярыня Морозова» – внушительная по размерам (304 на 587,5 см). После дебюта на 15-й передвижной выставке 1887 года приобретена для Третьяковской галереи, где и остаётся одним из основных экспонатов. Сам П.М. Третьяков так был этому рад, что решил открыть в своей галерее суриковский зал.
Лекция «... Могучий воскрешатель прошлого...». Часть 3
«Боярыня Морозова», (1884-1887). Василий Суриков
Последний картиной в трилогии художника, посвящённой русской истории петровской эпохи, стала «Боярыня Морозова» 1887 года. Судьба опальной боярыни волновала Сурикова долгие годы. Рассказ о мужественной женщине художник услышал ещё в детстве.
После приезда из-за границы Суриков начал картину, над которой работал много лет. Замысел созревал долго, эскиз к картине был написан еще в 1881-м. Суриков рассказывал своему биографу Максимилиану Волошину: «…Раз ворону на снегу увидал. Сидит ворона на снегу и крыло одно отставила. Чёрным пятном на снегу сидит. Так вот этого пятна я много лет забыть не мог. Потом «Боярыню Морозову» написал»
В процессе написания художник дважды увеличивал размеры полотна, добиваясь впечатления движения саней с Морозовой.
В истории искусства бытует предание, что первоначально Суриков начал писать «Боярыню Морозову» на холсте меньшего размера, но почувствовав, что не в состоянии вместить на него всех задуманных персонажей, сделал снизу надшивку, где изобразил расстояние от края картины до розвальней, и только после этого сани визуально «поехали», то есть стало ясно, «как тяжело этим саням пробиваться, пробираться сквозь толпу». Реставраторами и музейными сотрудниками легенда о надшивке холста не подтверждается.
По другой версии, статичность полотна исчезла и появилось ощущение движения после того, как художник догадался нарисовать рядом с розвальнями бегущего мальчика.
Сюжет картины
Сюжет относится к эпохе царя Алексея Михайловича. Патриарх Никон тогда провёл церковные реформы, которые привели к расколу в церкви. По приказу царя Никон велел исправить тексты церковных книг по греческим образцам и заново их перепечатать. Реформа вызвала возмущение – в ней видели измену старине, покушение на национальный характер религии. Церковь раскололась. Поборники старой церкви – раскольники, старообрядцы, как их называли, считали величайшим грехом креститься по-новому – тремя перстами – и признавали только «двуеперстный крест». Они не соглашались по чужеземному образцу стричь усы и бороды; считали, что крестный ход должен ходить только «по солонь» – по ходу солнца и т.д. Раскольников стали преследовать. Их предавали анафеме – церковному проклятию, ссылали, сжигали на кострах. Они убегали на окраины России, скрывались в глухих лесах, в болотах. Но твердо стояли на своем – защищали старые обряды, не принимали ничего нового, иноземного, по их понятиям.
Во главе раскола стоял неистовый протопоп Аввакум, фанатик, которого потом сожгли на костре.
Боярыня Федосья Прокопьевна Морозова, дочь окольничего Прокопия Фёдоровича Соковнина, была ярой последовательницей протопопа Аввакума.
В 17 лет вышла замуж за Глеба Ивановича Морозова, представителя рода Морозовых, родственников правящей семьи Романовых, царского спальника и дядьку царевича, владельца усадьбы Зюзино под Москвой. После смерти мужа и его родственников по мужской линии стала управлять огромным богатством Морозовых за своего сына Ивана.
При царском дворце Феодосия занимала чин верховой боярыни, была приближённой царя Алексея Михайловича. Вероятнее всего, входила в число придворных, сопровождающих царицу.
В одном из многочисленных имений Морозовых – подмосковном селе Зюзино была обустроена по западному образцу одной из первых в России роскошная усадьба.
По воспоминаниям современников «Дома прислуживало ей человек с триста. Крестьян было 8000; друзей и сродников множество много; ездила она в дорогой карете, устроенной мозаикою и серебром, в шесть или двенадцать лошадей с гремячими цепями; за нею шло слуг, рабов и рабынь человек сто, оберегая её честь и здоровье».
Феодосия Морозова занималась благотворительностью, принимала у себя в доме странников, нищих и юродивых. Оставшись в тридцать лет вдовой, она «усмиряла плоть», нося власяницу. Однако Аввакум попрекал молодую вдову, что она недостаточно «смиряет» свою плоть и писал ей «Глупая, безумная, безобразная выколи глазища те свои челноком, что и Мастридия» (призывая по примеру преподобной Мастридии, чтобы избавиться от любовных соблазнов, выколоть себе глаза).
Домашние молитвы Морозова совершала «по древним обрядам», а её московский дом служил пристанищем для гонимых властью староверов.
Но поддержка ею старообрядчества, судя по письмам Аввакума, была недостаточной: «Милостыня от тебя истекает, яко от пучины морския малая капля, и то с оговором».
Царь Алексей Михайлович, всецело поддерживающий церковные реформы, пытался повлиять на боярыню через её родственников и окружение, а также отбирая и возвращая поместья из её вотчины. От решительных действий царя удерживало высокое положение Морозовой и заступничество царицы Марии Ильиничны.
Феодосия Морозова неоднократно присутствовала в «новообрядной церкви» на богослужении, что старообрядцами рассматривалось, как вынужденное «малое лицемерие».
Но после тайного пострига в монахини под именем Феодоры, состоявшегося согласно старообрядческим преданиям 6 декабря 1670 года, Морозова стала удаляться от церковных и светских мероприятий.
Под предлогом болезни она 22 января 1671 года отказалась от участия в свадьбе царя Алексея Михайловича и его новой жены Натальи Нарышкиной. Отказ вызвал гнев царя, он направил к ней боярина Троекурова с уговорами принять церковную реформу, а позднее и князя Урусова, мужа её сестры. Морозова обоим ответила решительным отказом.
В ночь на 14 ноября 1671 года в дом Морозовой по приказу царя пришёл архимандрит Чудового монастыря Иоаким (впоследствии Патриарх Московский) и думный дьяк Иларион Иванов.
Они провели допрос Феодосии и её сестры (чтобы выказать своё презрение к пришедшим они легли в постели и лежа отвечали на вопросы). После допроса сестёр заковали в кандалы, но оставили под домашним арестом.
Через несколько дней Феодосия была перевезена в Чудов монастырь, откуда после допросов её перевезли на подворье Псково-Печерского монастыря.
Однако, несмотря на строгую стражу, Морозова продолжала поддерживать общение с внешним миром, ей передавали еду и одежду.
В заключении она получала письма от протопопа Аввакума и смогла даже причаститься у одного из верных старой вере священников. Вскоре после ареста Феодосии скончался её сын Иван. Имущество Морозовой было конфисковано в царскую казну, а двое её братьев сосланы.
Патриарх Питирим просил царя за сестёр. Но царь, называя Морозову «сумасбродкой лютой», ответил патриарху, что «много наделала она мне трудов и неудобств показала» и предложил ему самому провести допрос боярыни. Патриарх в присутствии духовных и гражданских властей беседовал с Феодосией в Чудовом монастыре. Решив, что она больна (боярыня не хотела стоять перед патриархом и весь допрос висела на руках стрельцов), попытался помазать её освящённым маслом, но Феодосия воспротивилась. Боярыню вернули под арест.
В конце 1674 года боярыня Морозова, её сестра Евдокия Урусова и их сподвижница жена стрелецкого полковника Мария Данилова были приведены на Ямской двор, где пытками на дыбе их пытались заставить отказаться от старообрядчества.
Согласно житию Морозовой, в это время уже был готов костёр для её сожжения, но Феодосию спасло заступничество бояр, возмущённых возможностью казни представительницы одного из шестнадцати высших аристократических семейств Московского государства.
Также за Феодосию заступилась сестра царя Алексея Михайловича царевна Ирина Михайловна.
По распоряжению Алексея Михайловича она сама и её сестра, княгиня Урусова, были высланы в Боровск, где их заточили в земляную тюрьму в Пафнутьево-Боровском монастыре, а 14 их слуг за принадлежность к старой вере в конце июня 1675 года сожгли в срубе.
«...Сидят они в яме, цепями прикованные. В холоде, в голоде, в язвах и паразитах, рубищами прикрытые. А возле ямы страж ходит. Вот боярыня и просит его:»Миленький! дай хоть корочку, не мне – сестре, видишь – помирает!» Страж, глядючи на неё, сам-то плачет да и отвечает: «Не приказано, боярыня-матушка!» Страж-то корку-то бросить боится – царь не велел их кормить. Вот она посмотрела на стража из ямы-то, сама вся белая, а глазищи-то большие, из темноты так страшно блистают, и говорит: «Спасибо тебе, батюшка, что ты веру нашу и терпение укрепляешь…» – так рассказывала Сурикову в детстве его тетка Ольга Матвеевна.
Евдокия Урусова скончалась 11 сентября 1675 года от полного истощения. Феодосия Морозова также была уморена голодом и, попросив перед смертью своего тюремщика вымыть в реке свою рубаху, чтобы умереть в чистой сорочке, скончалась 1 ноября 1675 года.
Сила боярыни Морозовой была в том, что она слепо верила в свой путь, в свою правду и бесстрашно принимала муки и гибель за эту веру.
История создания картины
Перед началом работы Суриков изучил исторические источники, в частности, житие боярыни. Для полотна он выбрал эпизод, когда староверку везли в тюрьму. Когда сани поравнялись с Чудовым монастырем, она, полагая, что царь видит её, часто крестилась двухперстным знамением. Тем самым она демонстрировала приверженность вере и бесстрашие.
В одной телеге с Морозовой ехала ее сестра Евдокия, также арестованная и в дальнейшем разделившая судьбу Феодосии. Суриков же изобразил её идущей рядом — это молодая женщина в красной шубе справа от саней.
Морозова изображена чуть ли не старухой, хотя на момент описываемых событий ей около 40 лет.
Сани с боярыней «раскалывают» толпу на сторонников и противников церковной реформы. Морозова изображена как аллегория противостояния. У боярыни на руке и у странника справа — лестовки, кожаные старообрядческие четки в виде ступеней лестницы (символа духовного восхождения).
Решая картину, как сцену на открытом воздухе, Суриков стремился писать и этюды в тех же условиях. «Если бы я ад писал, то и сам бы в огне сидел и в огне позировать заставлял», — как-то заметил художник шутливо.
Описание картины
В картине Суриков изобразил провоз боярыни Морозовой по улице города. Её везут в боровскую тюрьму, чтобы уморить голодом в земляной яме. Она, знатная и богатая, едет на простых санях с соломой. Так художник подчёркивает пережитые унижения: арест, пытки, приговор к сожжению. Мы видим так же, что это не сломило её духа и не умалило её стремления стоять за «правильную» веру.
Перед нами – сильная и страстная женщина. Возможно, уже слегка одержимая в своём желании быть верной Богу до самого конца, однако по-прежнему несгибаемая...
Толпа запрудила улицу. Народ глубоко потрясен происходящим. Подвиг боярыни находит живой отклик в сердцах людей. Конечно, есть здесь и противники Морозовой, ничтожные и низменные в своем злорадстве и мелочном удовлетворении. Это попик в шубе с лисьим воротником, оскаливший редкие зубы в издевательски-ехидном смехе, и стоящий рядом богатый купец, откинувшийся в приступе торжествующего хохота. Прототип этого священнослужителя – дьячок Варсонофий Закоурцев. Суриков вспоминал, как в возрасте восьми лет ему пришлось всю ночь править лошадьми на опасной дороге, поскольку дьячок, его попутчик, по обыкновению, напился.
В центре композиции сама боярыня Морозова, сидящая в санях. Известно, что боярыню Морозову везли, привязанную к стулу. Так и было на набросках картины, но стул мешал добиться динамики, и Суриков усадил Морозову прямо в сани. Её черный силуэт отчетливо рисуется на фоне снега, саней, пёстрых одежд, краски которых приглушены лёгкой дымкой голубого морозного воздуха. Несмотря на богатство своих одеяний, боярыня выдерживает их в строгих, исключительно чёрных цветах. Как и подобает монахине... Тем сильнее контраст между тёплым блеском узоров на её черном платье и мертвенной бледностью лица и рук, холодным блеском полубезумных глаз...
С вдохновенной страстностью и исступлением бросает боярыня в толпу призыв постоять за старую веру. Неподвижный взгляд Морозовой устремлён в пространство, охватывая толпу. Её поднятая рука с двумя перстами – символом веры – высоко парит над головами людей.
Суриков изучал источники, он знал, что боярыня была в тяжких оковах, и он прекрасно представлял, как они выглядят: это деревянный чурбак, в котором руки как в наручниках. На картине она в цепи, которая не сковывает ничего. Это метафора духа, свободного в оковах. И таких деталей можно назвать еще очень много.
Лошадиная дуга и передок саней, на которых едет боярыня, украшены старорусскими узорами. Такие сани подошли бы и невесте, но на них везут мятежницу...
Рядом с санями, молитвенно сложив руки, идёт сестра Феодосии Прокофьевны, княгиня Евдокия Урусова. На ней богато расшитый платок и шапка с собольей оторочкой.
Рядом с княгиней шагает стрелец с бердышом в руке. Он зорко стережет её: княгиня во всем сочувствовала и помогала своей сестре...
По историческим данным, их даже везли вместе на одних санях, однако Василий Суриков, решив сделать акцент на лице боярыни Морозовой, немного погрешил против достоверности.
Вокруг саней собрались мужчины, женщины и дети.
Лица мужчин в большинстве своем серьёзны, даже суровы. Многие из них жалеют мятежную раскольницу, но не смеют показать это.
Лица за спиной Морозовой слегка отодвинуты в глубину, чтобы чуть приглушить толпу, а образ боярыни был ярче. Самые яркие образы из толпы находятся справа, у края картины. Вот богатырского сложения юродивый с глубоко запавшими, по-детски наивными глазами, сидит прямо на снегу в одной дырявой рубахе и старообрядческим двуперстием отвечает боярыне. Ему терять нечего. А вот все остальные не готовы так смело идти против царских законов.
Вот нищенка, соболезнующая страданиям Морозовой, преклонила перед ней колени. Горестно задумалась старуха в узорном платке. Боярышня со скрещёнными руками потрясена чувством жалости к раскольнице. Другая боярышня в голубой шубке с печальным и строгим лицом низко кланяется Морозовой. Судорожно порывается стащить с головы шапку при виде несчастной страдалицы истовый старик. В глубокое, трудное раздумье погрузился странник. На руке у него можно заметить старообрядческие четки –лестовку. Точно такие же носит и боярыня...
Все они живут одними мыслями и чувствами с Морозовой, прощаются с ней, поклоняясь её подвигу.
Дети ведут себя более непосредственно. Кажется, что они здесь повсюду: сидят на крышах, балансирует на церковных ступенях, бегут за санями... Они показывают на боярыню пальцами и заглядывают ей в лицо...
В общей своей массе они не понимают всей трагичности происходящего на их глазах события, смеются и зубоскалят.
Однако есть и те, кто думает иначе. Мальчик слева, в расшитом кафтане и отороченной мехом шапке, невидящим взглядом уставился на боярыню. Он, кажется, поражён увиденным до глубины души.
Примечательна так же группа детей по правую сторону от боярыни Морозовой.
Светловолосый мальчонка, стоящий к нам лицом, задорно улыбается в ответ на чью-то шутку. Положение боярыни забавляет его.
Однако он ещё не увидел её лица, не заглянул в её страстные, проникнутые огнём веры глаза. Мальчик, идущий рядом с санями, уже сделал это. И увиденное настолько поразило его, что смех так и замер на его губах. Удивленное и вместе с тем благоговейное выражение застыло теперь на его лице.
Женщины – все, как одна – сопереживают горю боярыни. Кем бы ни была она, какой бы веры не придерживалась, в первую очередь она именно женщина... Своя по духу и крови.
А потому все – молоденькие девушки, зрелые и пожилые женщины – прижимают ладони к лицу в жестах ужаса и немого сострадания, сжимают на груди руки, скорбно склоняют головы...
Старуха-нищенка, расположившаяся на переднем плане, с гримасой отчаяния протягивает руку к саням, на которых увозят её благодетельницу, но не может удержать, остановить их...Лицо и руки её избороздили морщины, одежонка стара и потрепана, на плече висит холщовая сумка для сбора подаяний.
На заднем плане нам предстает московская улица: утопающие в голубоватой утренней дымке бревенчатые дома горожан, тускло поблёскивающие купола церквей, голые деревья...
Снег, исполосованный полозьями саней, и висящая над домами синяя дымка погружают нас в промозглый холод того дня.
В переулке рядом с московской квартирой Сурикова зимой наметало сугробы, и туда часто заезжали крестьянские сани. Художник ходил следом за дровнями и зарисовывал борозды, оставленные ими на свежем снегу. Суриков долго искал то расстояние между санями и краем картины, которое даст им динамику, заставит «поехать».
Особенности картины
Суриков изобразил на фоне заснеженной улицы пёструю, красочную толпу, яркую одежду людей. Картина похожа на яркий, многоцветный, радостный ковер народных мастеров. И в эту звучную, радужную игру красок резким противоречием врывается чёрный цвет в одежде боярыни. Это противоречие подчёркивает трагическое звучание образа Морозовой, привносит ноту глухой тревоги и скорби в это полотно.
В «Боярыне Морозовой» толпа, как всегда, превосходно слеплена. Однако не сразу дались… сани. Вернее, их движение. Они никак не хотели ехать. Встали на месте и всё тут!
Чего только не предпринимал Василий Иванович! Менял положение полозьев саней на снегу, угол оглоблей, соединяющих сани и лошадь, – ничего не помогало!
И тут ему пришла в голову идея нарисовать рядом бегущего мальчика! И сани сразу «поехали»! Глядя на них, почти физически ощущаешь, как они едут, упорно раскалывая толпу. Очень интересное решение, созвучное сюжету.
И ещё один фокус – «сворачивание пространства» как в «Утре стрелецкой казни» – Суриков демонстрирует в этом полотне. Многие замечают, что мальчик, бегущий за санями опальной боярыни, делает это совершенно напрасно: через полсекунды он врежется в толпу, и, значит, никакой внятной цели этот стремительный бег не преследует. Выхода нет.
Нет его и для Феодосии Морозовой. Причём никакого. «Когда её везли Кремлем, мимо Чудова монастыря, под царские переходы, она, полагая, что на переходах смотрит царь на её поезд, часто крестилась двуперстным знамением, высоко поднимая руку и звеня цепью, показывая царю, что не только не стыдится своего поругания, но и услаждается любовью Христовою и радуется своим узам». Так гласит «Житие боярыни Морозовой». Суриков же нам не показал никакого царя. А значит, показательные старания раскольницы, её гнев и укор – всё зря.
Да и везут её, если внимательно посмотреть, тоже в тупик: улица в перспективе Сурикова плавно смыкается. Точно таким же мучительным тупиком завершится, как известно, и жизнь боярыни. Приехали. Будущего нет.
На картинах Сурикова пространство будет закрыто всегда, потому что это пространство истории. История – это то, что происходит не с нами, и нам в неё хода нет.
Как и в прошлых картинах, все образы здесь написаны с натуры. Некоторые получились сразу, а некоторых художник искал долго, переписывал и снова искал. Иногда персонаж находился случайно. Юродивый срисован с московского бедняка, который торговал огурцами, сидя на снегу. Мужичок согласился позировать, и живописец растирал его озябшие ноги водкой. «Я ему три рубля дал, – вспоминал художник. – Это для него большие деньги были. А он первым долгом лихача за рубль семьдесят пять копеек нанял. Вот какой человек был».
Всего сохранилось более сотни подготовительных этюдов к картине, в основном портретных. Художник прикреплял зарисовки к картине кнопками, от которых остались отверстия, раскрытые при реставрации.
Почти все женские типы для своей картины нашел на Преображенском старообрядческом кладбище. Там его хорошо знали, и женщины соглашались позировать. «Нравилось им, что я казак и не курю», – рассказывал художник.
Но никак не удавался главный образ – самой боярыни. Сначала типажом для боярыни послужила тётка Сурикова – Авдотья Васильевна Торгошина. (Её муж, Степан Фёдорович, изображён на картине «Утро стрелецкой казни» – стрелец с чёрной бородой). Но её лицо терялось на фоне многоцветной толпы.
Все получалось не то, не так. И совершенно случайно приехала с Урала начётчица – старообрядка Анастасия Михайловна. Суриков глянул на неё и понял, что сейчас всё получится. И получилось именно то, что он хотел. Портретный этюд был написан всего за два часа. До этого художник долго не мог найти подходящее лицо – бескровное, фанатичное, соответствующее знаменитому описанию Аввакума: «Персты рук твоих тонкостны, очи твои молниеносны, и кидаешься ты на врагов аки лев». «И как вставил её в картину – она всех победила» – писал Суриков. С неё он написал этюд, подписанный 1886 годом и носящий название «Голова боярыни Морозовой». Эта работа, завершавшая настойчивые искания, долгое время хранилась в собрании семьи художника и принадлежала к числу «заветных», не подлежащих продаже. Она была особенно дорога художнику. Рассказывают, что «заветную» голову Морозовой выразил желание купить один из русских великих князей. «Денег у вас, князь, не хватит», – смело и решительно ответил художник. Сейчас «Голова боярыни Морозовой» находится в Третьяковской галерее.
Странник с посохом справа на картине написан с переселенца, которого Суриков встретил по дороге в Сухобузимское.
Суриков понимал, что снег – один из главных героев его картины. Он обязан быть очень реалистичным. Чтобы мы слышали его скрип под полозьями. Со снегом у Василия Ивановича отношения сложились особые. Он писал его только с натуры на улице, стараясь поймать тончайшие оттенки. Натурщиков он тоже просил позировать на морозе, чтобы уловить оттенки кожи под воздействием холодного воздуха.
Картина произвела на современников огромное впечатление, причем не только художественное. Работа была создана в годы, когда было разгромлено революционное движение народников.
На передвижной выставке картина вызвала разноречивые оценки. Хотя, в отличие от «Утра стрелецкой казни», в новом произведении Сурикова наличествовал ясный композиционный центр, эту картину так же сравнивали с варварски пёстрым персидским ковром.
Однако критик Владимир Стасов перед полотном расчувствовался и потом написал: «Суриков создал теперь такую картину, которая, по-моему, есть первая из всех наших картин на сюжеты русской истории. Выше и дальше этой картины и наше искусство, то которое берёт задачей изображение старой русской истории, не ходил ещё».
А Всеволод Гаршин написал в своём очерке: «Измождённое долгим постом, «метаниями» и душевными волнениями последних дней лицо, глубоко страстное, отдавшееся одной бесценной мечте, носится перед глазами зрителя, когда он уже давно отошёл от картины. <…> Грубые московские люди, в шубах, телогреях, торлопах, неуклюжих сапогах и шапках, стоят перед вами как живые. Такого изображения нашей старой, допетровской толпы в русской школе ещё не было. Кажется, вы стоите среди этих людей и чувствуете их дыхание».
Поэтому «Боярыня Морозова» так и осталась его непревзойденным шедевром. Да, были ещё «Взятие Сибири Ермаком» и «Взятие снежного городка». Но всё же они уступают во многом его «Боярыне».
История боярыни не просто так тронула сердца людей, живших в конце XIX века. И не просто так картину купил Павел Третьяков за невероятные по тому времени 25 тысяч (в переводе на наши деньги это примерно 15 миллионов рублей).
Произошедший в XVII веке раскол и в XIX веке делил русский народ на два лагеря. Старообрядцев по-прежнему было много среди купцов. В том числе им был и Павел Третьяков.
«Боярыня Морозова» – внушительная по размерам (304 на 587,5 см). После дебюта на 15-й передвижной выставке 1887 года приобретена для Третьяковской галереи, где и остаётся одним из основных экспонатов. Сам П.М. Третьяков так был этому рад, что решил открыть в своей галерее суриковский зал.
Советуем почитать
Подробнее
